валери крепко зажала рот стейси, когда та скулила, как подстреленный олененок, не то от страха, не то от взгляда девушки. убить стилета было умно. умнее, конечно, было найти себе приключений на жопу, когда, казалось бы, стоило стать песком в бесплодных землях и не привлекать внимания. но теперь-то об этом говорить бессмысленно. как и задаваться вопросом, как сраные стилеты оказались в юкке. какова вероятность была, что они уже поняли, что произошло, а именно кто-то пристрелил их дружка, который остался разлагаться в подсобке магазина. хотя по личному опыту, с сообразительностью у тех пятьдесят на пятьдесят.

  но судя по тому, что они завалились в магазин толпой, что-то подозревают. или не факт — та ситуация, что можно даже монетку бросить, может и повезет. но что-то ей такая перспектива не улыбалась.

  — сиди здесь тихо. ясно? лучше не дыши, — ви встает на ноги, бросая взгляд на щель, через которую было видно зал. лишь на секунду поколебавшись, она покинула складское помещение, натягивая улыбку на свое лицо. улыбалась она специфически, скорее скалилась как гиена или заклинивший робот, зависшая картинка при загрузке. выглядело это странно. не дружелюбно.

  — добро пожаловать в юкку! зачем пожаловали, мальчики? — говорит наемница, внимательно наблюдая за гостями, позволяя двери за собой захлопнуться. ни оружия, ничего. отличная история намечалась. разве она не та вот самая? как там в найт-сити принято считать — малышка из высшей лиги? а теперь спросите, где видано наемницу из высшей лиги почти с голой жопой? спасибо, что импланты все на месте.

  она продолжает скалиться, тяжело падая на прилавок, опираясь на него ладонями. пятеро. наверняка еще кто-то на улице. стилеты двигались хаотично, наводя шум. они сбрасывали товары, разбили пару бутылок и опрокинули стеллаж. ви продолжала растягивать губы, демонстрируя белоснежные зубы и глупо моргать глазами, лишь искоса бросая взгляд на окно.

  ей просто необходимо было держать себя в руках; сейчас, с голыми руками, она была не самый лучший противник нашпигованным по самое «не хочу» оружием и боевыми имплантами чувакам. хотя самообладание висело на волоске, нашептывая, что, возможно, игра стоит свеч, когда в нос ей уперлось дуло «юнити». ей бы этого хватило, чтобы ухватить стилета за запястье, потянув на себя, выбить пушку из рук и приложить как следует его головой о твердую поверхность прилавка.

  ну конечно. эдди.

  валери поднимает руки вверх, делая шаг назад.

  — да, пожалуйста, — она смотрит на кассу. ударом заставляет открыться металлический ящик и вываливает наличные на столешницу. они же не уйдут просто так? наивно было бы так думать. считает до трех, а затем прикладывает жадную тварь, сгребающую эдди, головой о твердую поверхность, выхватывая пистолет, попутно делая несколько дырок в ближайших двух членах банды.

  ви падает вниз, надеясь только на то, что стейси будет благоразумной, чтобы делать то, что она ей велела. без самодеятельности. осталось двое. или? колокольчик успел лишь взвизгнуть, перед тем как, кажется, слетел с косяка, на который был закреплен, когда дверь распахнулась.

  — добро пожаловать, блядь! — наемница подскакивает на ноги, спуская курок, позволяя пулям вонзиться в  еще трех ближайших только что вошедших.

  потом еще пара-тройка трупов, прежде чем она смогла перебраться к стейси, а затем выбраться из сраного магазина, пока он не стал похож на кровавую бойню. с десяток мертвецов же не считалось. ви не хотелось быть грубой с шатенкой, но ничего другого ей не оставалось, иначе у них не останется ни единого шанса. а пожить еще хотелось и не только одной валери

 

  было уже за полночь, когда они притормозили на подъезде к какому-то городку. стилеты гнали их почти до самого конца, пока вся компания не пересеклась с каким-то кланом кочевников. тормозить ви не стала, просто гнала машину вперед, надеясь на то, что теперь интерес к ним утратит свою силу. абсолютно точно им нужен был перерыв.

  наемница вывалилась из машины, делая пару глубоких вдохов, борясь с желанием в очередной раз выплюнуть сгустки крови. только вот сейчас этого не хватало.

  — чёрт, — тихо ругается она на себя, шлёпая по карманам в поисках пачки сигарет. стояла кромешная тьма, лишь редкая россыпь огней виднелась вдалеке. фары она загасила сразу, чтобы не привлекать внимание.

  тишину разрезал голос спутницы. всё ещё заплаканная.

  — прости… — голос стейси дрожит, когда в темноте её глаза пытаются сфокусироваться сквозь слёзы и тьму, чтобы разглядеть лицо валери. но видит лишь алую точку тлеющей сигареты, виднеющуюся сквозь ужас и страх остаться одной.

  — у меня есть план, — говорит ви, выдыхая мягкие клубы никотина, прикрывая глаза. ей ведь мало проблем, одной больше, одной меньше. жизнь вообще несправедливая штука, пора к этому привыкнуть.

Иветт бормочет своё "да, конечно" [звук его голоса почти стирается ветром, запутавшимся в верхушках сосен, там и остаётся, под высоким безоблачным небом Северной Калифорнии] и у Йонаса расслабляются плечи, обмякают руки в карманах: он рассчитывал на остатки сопротивления, привычный съезд на трассу, в конце которой обвинения, пререкания, угрозы, а получил...

Беспрекословное согласие ощущается пустотой под рёбрами: вот все твои карты, и что теперь?

"Теперь будем ждать," - думает Йонас, с привычным мастерством огибая подводные камни и рифы раздумий; провожает внимательным взглядом [цепляется за пальцы на белых пуговицах, за полосу оливковой кожи под ними, за] выкрашенную медным фигуру беспечного человека, который должен был бы кричать и злиться, сопротивляться, требовать нормального к себе отношения, открытости, честности, но только - перетаскивает брезентовое покрывало под самое большое солнечное пятно, чтобы лечь в золото солнца как самый настоящий кот.

"Бакэнэко," - поправляет один из голосов в голове. - "Губительные демоны, предвестники несчастья. Весь этот джаз."

Грязная подошва кроссовок покачивается из стороны в сторону - размеренно и неточно, как старенький метроном, то утопая в жёлтых травинках, то тревожа мелкие камешки. Нестройный хор цикад поднимается пенной волной, сливается с биением сердца, отдаётся в самые кости: ноги впаяны в землю по самую голень [придётся ломать, если хочешь подняться к поверхности], мелкий, выжженный летом сухостой кивает безмолвию в такт, тянется к уходящему дню - выше и выше, оплетает запястья и горло, прячет ломкие фаланги вечных его мертвецов. Человек, насытившись жарой, наконец, замирает, будто бы засыпает, и не шевелится больше; с новым вдохом Джо вдруг кажется что там, за границей палатки, на самом деле растекается густое чёрное пятно крови, питает иссушённую почву, отражается в мутнеющих карих глазах.

Неважно, когда и зачем ты это мог сделать: трупы на совести больше не зарубки и даже не чёрточки на меловой доске - так, ничтожный момент, секундная стрелка, прошедшая сквозь деление как хорошо отточенный нож сквозь масло / синткожу / плоть. Что, если весь этот сонный, разморенный день как полуденный ужас? Что, если всё это время его больной мозг говорил сам с собой, злился впустую, пока тело безвольной марионеткой болталось между сумками в кузове пикапа? Что, если изуродовать, остановить, стереть Сальвини с лица земли оказалось всё-таки проще, чем вытерпеть это всё, что, если- быть ведь такого не может, правда?

Доставай лопату и берись за работу, пока совсем не стемнело.

Липкая лента тревоги поднимается по позвоночнику, оседает тошнотой на корне пересохшего языка. Джо делает шаг вперёд: заглянуть за вызолоченный край палатки как за завесу между вымыслом и фантазией, подтвердить или опровергнуть реальность - та благосклонно ломает наваждение с хрустом ветки под каблуком / тело вдруг оживает на сотую долю секунды, сгибает ногу в колене, чтобы устроиться ещё чуточку поудобнее.

Трупы так себя не ведут, выдыхай.

Он выдыхает послушно, любуется (против всех своих волей) загорелым бицепсом в оковах белого рукава, приоткрытым ртом на расслабленном предплечье и картой святого хлопка на едва вздымающихся лопатках. Желание - опуститься рядом с ним на колени, провести костяшками пальцев по виску, почти не касаясь, и так просидеть до самой глубокой ночи / свернуться у его ног, притянуть к себе узкие бёдра, изнутри дотлевающей змеёй взвиться вверх сантиметр за сантиметром к мягким, красным губам и украсть что ему причитается - свивается в груди тугой ржавой пружиной, щерит грязные зубы и разливается нефтью по титану, забившему трещины, травит самый центр костей.

Йонас (слышит звон металла на языке) заставляет себя отступить, заменяет разрушение заботой, и это, кажется, отнимает у него последние силы, хотя казалось бы, что может быть проще, чем вытащить тонкое одеяло из сумки и положить чуть поодаль, чтобы не разбудить случайным прикосновением. Даже смотреть, и тем более трогать не нужно.

Секунда проходит, за ней другая и третья; Джо едва вспоминает что такое дышать и поднимает взгляд на прозрачное, бездонное небо: ни звезды и ни облачка, только кружится голова, будто вот-вот взорвётся мигренью, лопнет перезрелой ягодой с больной, воспалённой начинкой. Рука будто сама собой тянется в нагрудный карман кожанки и, тряхнув оранжевым пластиковым бочонком, ссыпает пару таблеток прямиком в жадно раскрытый рот.